Монеты России и СССР

А это к чему?

Да это так... Присказка...

Понятно... Блеснули гранью ,знаний иудейских наречий, в сумме со знанием первоисточника (Скрижали Завета ,изд. 2-ое) похвально!

Продолжим, делится интересным,в изложении Джона Александровича Шемякина:

В ГАРФе в 102 фонде хранится листовки, призывающие к погромам по русским провинциям в 1905 году. “Бейте проклятых крамольников везде и всюду, где только придётся и чем попало, бейте жидов, губителей русского царства, бейте земских кровожадных грабителей, бейте коноводов смуты и забастовок…Храм Божий оскорбляют, на улицах бесчинствуют и Россию Матушку ведут к погибели и расчленению…Вспомним, как наши деды и прадеды гнули свои спины под барским произволом. Вспомним, как баре из-под венца в первую ночь уводили к себе наших жён и дочерей, я это хорошо помню. Пожелаете ли вы, братцы, снова попасть под террор боярского произвола?! Виновники всему – проклятая интеллигенция, земские предатели, жиды, поляки, гимназисты, студенты и вся учёная сволочь, а хуже всего жиды!”
Вот это распространялось по русскому центру, вдалеке от мест наивысшего накала национального противостояния – Западного края. Вот это распространялась в местах наивысшего миграционного давления (Араловец в “Городской семье России 1897-1926 гг.М.,2003.С.33,141 приводит процентовку соотношения местных уроженцев и понаехавших по Санкт-Петербургу, Москве. Местных уроженцев в столицах в 1900-1902 гг. было 31%-27,6% соотвественно). Всё это распространялось в условиях паралича государственной идеи: если машинерия государства ещё как-то функционировала, то связующая стимульная идея уже отсутствовала, активно заменяемая моделью слепого скольжения по инерции, т.н. плавной модернизации, хаотического привлечения технологий и зарубежных внеплановых инвестиций (по принципу -“на кого бог пошлёт”).

Я уверен, что в государственной элите господствовала абсолютная провинциальность, заранее принятая и внутренне одобренная установка на гиперстабильность. Провинциальность – непосредственная производная душного комплекса неполноценности. Что это была за установка на гиперстабильность? Когда в высших эшелонах власти любое новшество должно было доказывать не свою полезность и перспективность, а безвредность. Безвредность, понимаемую всеми возможными силами и направлениями. Когда, с одной стороны, у трона торчали столбами люди, с трудом понимающие, кто они и сколько сейчас времени, с другой стороны, шуршали аферисты мирового компрадорского уровня, когда тут, в мозговом тресте одной шестой части света плясали в рубахах навыпуск шаманы, персонажи из времён разве что не раннебронзового века под кокаиновй шорох шика и декаданса с переодеваниями, то что могло быть одобрено и принято этой хуергой, кроме методов лечения электричеством бессилия?!

Какая идеологигеская ниша оставлась доступной для простого русского мастерового-ремесленного, крестьянского патриота? Какую идеологию ему подготовили люди мыслящие? Не занятые богостроительством и прочим интересным? Что могли предложить полуграмотному, плохо живущему – бескровному, пьющему молодому человеку, лишённому, самое главное, перспектив и надежд, в плане идей и даже веры?
Иными словами, было ли заинтересовано государство или т.н. мыслящее общество в нравственном и интеллектуальном устройстве и успокоении взбаламученных? Нет, ни общество, ни государство не были в этом заинтересованы. Считали, что идеологическое просвещение сделает народ более опасным, народ может попросить контроля над принятием решений, перестанет млеть при виде воинских парадов и торжеств по случаю тезоименитств. Пробовали заразить консьюмеризмом. Думали, что отвлечёт и поможет. В определённом смысле, распродажами машинок Зингера, граммофонов, пиджачных пар и котелков, повышением заработных плат и увеличением числа распивочных удалось успокоить до поры. Но вот когда народ понял, что хорошие первоклассные товары можно не зарабатывать, а брать по складам и квартирам, певцы консьюмеризма прокладывали себе путь к пограничному переходу кулаками и чемоданами. Потому как так всегда происходит: если к народу относиться как “паситесь, мирные народы”, народ звереет моментально. Если с народом не работать, не внушать ему хотя бы наималейшие благопристойности, будет уркагания с ментовнёй и голуби, летящие над зоной как гимн поколениям, отрицающим государственность как форму жизни и сосуществования.

Было бы здорово, если бы в разгар какого-нибудь погрома в центре столицы, распахнулись врата Кремля и оттуда под державные хоры выехали наши два сюзерена. Сопровождать их должны столбовые миллиардеры в смиренных одеждах, Патриарх, муфтии и пр. и т.п. Владыки должны ехать на белых конях с торжестенными мирными лицами, исполненными скорби, в регалиях, распростёрши руки, смотря один владыка- чуть снисходительней, второй же – чуть удивлённей, как бы искренне вопрошая “кто же здесь ещё несчастлив и бунтует?” Бунт надо смирить по рецептам, прошедшими проверку временем. Последним, на моей памяти, эти рецепты использовал П.А. Столыпин в Саратовской губернии. В городе Балашове в июле 1905 года собрались земские врачи на съезд. И стали петь на съезде земские врачи революционные песни и призывать свергнуть самодержавие. Балашовские черносотенцы, которых даже саратовские жидоморы считали экстремистами, окружили здание и земские врачи, тревожно продолжая петь, стали звонить властям, которые свергали на съезде, и буквально звать на помощь ненавистную полицию. Убивать же счас начнут! Полиция, ещё не зная о том, что она профессиональная, а не то что народная непрофессиональная ментура, на вызовы врачей не отвечала, резонно прикидывая шансы от столкновения с массивными членами Союза русского народа. Один Столыпин во главе казаков ворвался в Балашов и въехал в толпу погромщиков. Земских врачей стали выводить из здания под прикрытием губернатора, лично командующего спецоперацией Кто-то из черносотенцев кинул камень, который попал в Столыпина. Столыпин вскочил на коня и, по свидетельству Бок в её “Воспоминаниях”, ситуация стала развиваться так: “…видно, как папа въезжает вехом в толпу, за минуту до того бушевавшую, а теперь всю до последнего человека стоящую на коленях”(Бок М.П. Воспоминания о моём отце П.А.Столыпине.Л.1990.С.154.; Изгоев А. П.А.Столыпин: Очерк жизни и деятельности.М.,1912.С.20). Как Столыпин оказался в Балашове, как он узнал про планы чёрной сотни, как он успел подскочить верхами к зданию, в котором происходил съезд – это интересные, но вторичные вопросы.

Чтение книг с экрана освобождает руки. А это тревожный для любого понимающего человека знак. Ну, чем, чем полезным займётся современный человек освободившимися при чтении руками? Каких глубин он достигнет пальцем, а то и всеми двумя?! Хорошо что я ещё не говорю о зуде оставления пометок на полях,которые тоже, будем прямо говорить, не от мозгового изобилия и несогласия с позицией сочинителя, а исключительно от безделья ручного.
Раньше, говорю, было хорошо – руки при чтнии были строго заняты. Пергаментные том на пюпитре, страницу двумя руками переворачиваешь, упираясь сандалием в мозаичный пол монастырской библиотеки, пометки на полях – маргиналии – редкость, с дозволения начальства. Вокруг подозрительные монашеские лысины в свете коптилок. Папа сбежал из замка св.Ангела! Давай долистывай Епифания Сирийца и поживей, запоминай что можешь, потому как германские рейтары ворота ломают…

Ещё раньше были свитки папирусные – эти просто, при смене императора, как гармонь рванёшь на груди и в фригидарий лицом падаешь, или на мощные груди нубийской рабыни. Неудобно в свитке свои мысли черкать, если в пальмах и на берегу дело происходит, в изгнании. Поэтому приходилось брать памятью и размеренно декламацией.

А сейчас – вот это самое чтение с экрана… Блуд один. И притворство.

о том как Павел Петрович сватом работал.

Примчался как-то в Россию от революции французский эммигрант, не понявший до конца всей прелести эгалитарного общества. Как и полагается, пристроился учителем. Как и полагается, влюбилась в него одна русская дева, младшая дочь статс-секретаря Козицкого. Старшая дочь Козицкого к тому времени была уже замужем за князем Белосельским-Белозёрским, всё прекрасно, всё семейство живёт солнечно и крайне зажиточно. А тут учитель-француз! С предложенимем руки и сердца младшей кровиночке. Семейство Козицких, наследники миллионных состояний купцов Мясниковых и Твердышевых, родственники природных Рюриковичей и Гедеминовичей, киснет лоснящимся лицом и начинает соображать, как бы отделаться от настырного французика. Обстновку в семействое можно вообразить весьма правдоподобно. В деичей бьётся в истерике головой об стену младшая дочка, отец сесмейства глядит-глядит в самовар, краснея лицом, да и помирает в разгаре, упавши несколько набок на персидский ковёр. Весь Петербург припал к лорнетам и к скважинам- люди интересное любят, особенно когда соседи горят или незаконных детей из окон выкидывать начинают, или когда француза какого палками охаживают по тонким ножкам.
А время тогда было в стране несколько страннное. На троне сидит Павел Петрович, человек с трудной судьбой и непроглядной биографией. У него дома тоже не очень ладно было, как вскоре выяснилось. Мама невесты, г-жа Козицкая, бросает в знаменитый почтовый ящик в Змнем дворце письмо, адресованное императору. Чего только не кидали в этот почтовый ящик - словами не передать, а тут письмо. И, что характерно, не привычный донос или, как полагается, прожект о строительстве сигнальной башни для "высматривания мест скопления злоумышляющих толп", а материнское послание. Полное слёзного отчаяния, торопливое (дочка-то бьётся пуще прежнего у себя в девичьей о мебель), такое тёплое женское письмо. Которое, если рассмотреть его по пунктам, трепетно взыскует:

1. Жених (Лаваль по фамилии) - француз, не нашей веры, вообще не пойми кто.
2. Его никто не знает.
3. Чин носит какой-то совсем ничтожный для славного рода Козицких.
4. Так что прошу принять меры к обузданию сластолюбца и исхитителя обеспеченнных девичьих сердец.

Такое вот понятное письмо императору Павлу Петровичу.

Вытащив "из просьбо-приёмного ящика" омытое слезами послание, Павел Петрович, уставший выгребать из него каррикатуры на себя и похабные стихи будущих государственных деятелей, думаю, что обрадовался. Шмыгнул носом и строевым шагом немедля отправился отдавать точнейшие инструкции
по сему важнейшему делу своим верным и честным сотрудникам, которые очень скоро, Павла Перовича придушат и забьют до смерти прямо на дому, в Михайловском замке. Но он этого ещё не знает, потому как сам никого не душил, не бил, не рубил, опыта никакого в этом деле не имел, поэтому людей не знал и народной любви не снискал в итоге. А ходил бы с двумя пистолетами за поясом и гирькой на ремешке - всё могло бы кончиться иначе, веселее. Честных и верных сотрудников бы оттащили за ботфорты к месту захороненния с известью. Сыночек Саша поплакал бы на груди у папы и поехал бы в экспедицию на Камчатку, где вскоре бы научился есть сырую рыбу и полезную собачатину. Установилась бы в семье царской идилия и покой...Поэтому не спрашивайте у меня, очнувшись в углу, отчего я с утра даю пробовать свой чай сначала самому хилому своему родственнику. Он хилый не от природы - а от того, что пробует.

Инструкции Павла Петровича вдове Козицкой были по пунктам тоже:

1. Жених - христианин.
2. Его знаю я.
3. Чин у жениха для такого семейства как ваше полне себе подходящий. Можем сыскать и попроще даже мужа для доченьки.
4.А меры будут такие: обвенчать немедленно, не смотря на Великий пост. Об исполнении доложить.

От брака Лаваля и миллионеровой дочки родился сын, который довольно быстро поконил с собой, познакомившись с творчеством раннего Гёте (старик И.-В. Гёте со своим Вертером прошёлся частым гребнем по всей Европе, снимая обильный урожай застрелившихся парнишек добрачного периода созревания, ещё бы парочку таких сочинений - и на полях Аустрлица и Ватерлоо сражалось бы человек десять офицеров - не больше). А ещё в этом браке родились четыре дочери: княгиня Трубецкая, жена декабриста, поехавшая за своим удачливым мужем в Сибирь, графиня Лебцельтрен, жена автрийского посланника, в доме которого укрывался отважный декабрист Трубецкой после известных событий (посланника, понятно, вскоре довольно быстро отправили в отставку), графиня Борх, помершая в разгар Парижской коммуны, и графиня Коссаковская.

Как пишет Бюллер: "Старик Лаваль производил впечатление очнь счастливого и начитанного собеседника".
Чего и всем, что называется желаю.

Графиня Лаваль урожденная Козицкая (дочь статс-секретаря Екатерины II), происходила по матери от известных миллионеров-горнопромышленников Мясниковых-Твердышевых, о которых Пушкин упоминал в примечаниях к «Истории Пугачева»: «Твердышев нажил свое огромное имение в течение семи лет. Потомки его наследников суть доныне одни из богатейших людей в России». Ее муж-француз Жан Лаваль (de la Valle) (1761-1846) эмигрировал в Россию во время Великой Французской революции, сделал карьеру от преподавателя Морского корпуса до камергера, чиновника Министерства иностранных дел. Был возведен королем Людовиком XVIII в графское достоинство, в 1817 признанное в России . После смерти графини Лаваль имение Саблы унаследовала ее дочь Екатерина Трубецкая, жена декабриста Сергея Трубецкого, последовавшая за мужем в Сибирь и умершая в ссылке в Иркутске в 1854 г.

Пока слухи о моей возможной долгожданной смерти не распространились с необходимой широтой. Обенно тронут тем, что первой о моей кончине заподозрила предодаватель музыки, творчества эфирного, что символирует столь много и отрадного.
Вместо характерного здесь блатного матерка и застарелого запаха печёночной кообасы – вдруг музыка Фридриха? Верно, говорию, подох, наш избавитель, автор, говорию, того-с не с нами он. Как-то так, наверное, сконструировалось в голове у препоавателя музыки.

Вот, что она пишет мне, адресуясь уж, не знаю, к покойному: “Джон, извините за нескромный вопрос: а вы живы? Просто вы стали настолько неузнаваемы в своих постах, и вот -классическая музыка звучит… может, это не вы уже здесь?”

Сколько удивительных людей заходят сбда, пошуршать моими серыми уже тапочками.

Чтоб вам всем веселее жилось, чтобы билось сердце жарче, задам вам, мои израненные опечатками и грамматичекими ошибками задачу. Математичесчкую.

И сам же на неё отвечу. Таков уж я.

Условия задачи. Россия. Кошмарное бездорожье. Сутулые осины, леса, станционные смотрители, тараканы, клячи, раздутые от недожора боками, веревки, на которых тянут узников. Вой крестьян, сносящих к кабаку свои пожитки. Полиция в касках. Будошники пьяные качаются на шлабгаумах. Не дороги в России, а просто ужас один, пишут все. И правильно пишут.

Открываем издательство МГУ 1999 года “Труды исторического факультета МГУ 13 исторические источники 3 “Венчание с Росссией. Переписка великого князя Александра НИколаевича с императором Николаем I 1837 год”.

Страиницы 8. “2 мая 1837 года после напутственного молебна в Казанском саборе цесаревич Александр Николавевич выехал со свитой из Санкт-Петербурга. И на следующий день прибыл в Новгород…”

Далее про маршрут движения, отчёты о встречах, балах, посещениях, приёмах, прошений, приношениях, толпах, ночёвках, буднях свиты и прочее.

Переписка очень интересная. Николай Павлович, например, подписывался “Твой старый верный друг Папа Н.” Папа Друг Н. вот такой вот. Но и наследник не отставал в весёлой переписке, часто подписывал свои письма “Твой дедушка Александр” или “Твой старый Мурфыч”. Сын Старого Верного друга Папы Н. вернулся в Зимний дворец буквально накануне того дня, когда, дворец, значит сгорел “через активно работающую лекарственную лаборатрию.” Про пожар в Зимнем я писал, но повторю скоро. Нравится мне эта история.

Итак, выехал 2 мая со свитой вернулся через Новгород-Тверь-Ярославль (через город Углич) -Кострома (через Юрьев-Польский) – Вятка – Екатеринбург – перевалил Урал – Тюмень-Тобольск – Курган -Оренбург-Уральск – форсирование воднго рубежа – Казань – Симбирск- Саратов – Пенза – Тамбов- Воронеж-Тула – Калуга – Рязань – Смоленск – Брянск –
Малоярославец – Бородино – Москва (с 25 июля по 8 августа) – Владимир – Нижний Новгород – Вязники – Рязань- Орёл – Курск- Харков- Николаев, Семфирополь – Массандра – Ореанда – Алупка, Геленжидк – Керчь – Ялта – Перекоп – Екатеринослав – Киев – Полтава- Бердянск – Таганрог – Новочеркасск. Оттуда в Москсву и с 26 октября по 7 декабря наследник в Москве. А 9-го декабря – по коням! 9 декабря – Царское Село. 12 декабря истосковавшися Папа Н обнял Дедюшку Алексндра-Мурфыча.

Проехано 20 000 вёрст. Длительность путешествия – семь с половиной месяцев. В кажом населённом пункте торжества. В Москве, в общей сложноссти, 28 дней праздников, не до венчания с Россией, не до мчания по нец, по телу матушкину, стало бытиь. Такое назание вояжу ” Венчние ” придумал Жуковский. О чём он в этот мемент соображал, я даже думать отказываюсь. Обладание? Овладение? Совокпление? Развод? Измена? Выстрелы? Суды? Неверная какая-то оказалась венчанная. Порченная.

Итого – шесть с копейками месяцев в дороге, постоянные остановки в пути – ночевки, не круглосуточно же скакали, наше русское бездорожье, свита, не совсем налегке наследник путешествовал и пр. и пр.

В Перми ел персики на балу, бросал косточки на подоконник, ночевал потом в степи под Обенбургом, пил кумыс, написал 35 писем отцу и 23 письма от отца прочёл и пр.

И за 224 дня “вне дома, проведя в пути 196 дней. С ночёвками, обедами и пр. остановками, которые подробно описываются в “Журнале путшествия проделал 20 000 вёрст. В день получается сто вёрст. Но в дне 24 часа – не всё же время гнали, где-то принимали хлеб-соль, беседовали о бедах России с декабристами, писаои подробные письма отцу, читали его наставления. 100 вёрст -за 12 часов – это 8 с половиной вёрст в час. 100 вёрст за день. По бездорожью, воспетым буеракам, обозом и пр.
Наследник венчался с Россией с фельдегерской скоростью. “Только фельдегерь был обязае ехать “столь поспешноЮ, сколько сие возможно”, и иногда проделывал в день 200 верст”. Передвигался цесаревич неравномерно. 29 мая из Тагила вестока батюшке – “…из Тагила мы отправились в 7 часрв и в Екатеринбург прибыли в 4 часа – всего 156 вёрст, мы уже так набились, что эта двухдневная поездка 400 верст для нас ничего не значит”. “Из Тюмени мы выехали в 5 часов и, несморя на 11 переправ через реки и разливы, из коих через Туру продолжался 2 часа ровно и через Тобол, и на переезд 257 вёрст, мы в 12 часов прибыли благополучно в Тобольск и отсановились в доме генерал-губернатора”.

Я продолжу ещё этот рассказ о гоньбе свирепого властелина своего сына по стране, замершей, как заяц под офицерской тяжелой фуражкой.

По переписке очень заметно, что и император и цесаревич очень любили Пушкина и особенно Гоголя. Нравился он им. В каждом встречном царь и наследник, давясь со смеху, видели героя Николая Васильевича. Такая роль социальной критики в мой стране.

Молодые годы Державина
(Художественная обработка очерка из библиотеки Павленкова

Немногое так ожесточает сердца людей просвещенных, как провинциальное болото. Человек, умеющих считать до тысячи, невольно сжимает кулаки при виде уездных харь. И если уж будеь выдана просвещенному человеку власть над косными силамы тьмы, над мерзким жлобыдлом, то он уж так расстарается, так распотешится, что говорящие от ужаса по немецки вороны ещё долго будут кружить над обгорелыми срубами.

Просвещение в Россию входило в полном воинском порядке, под барабанный бой, с равнением и высоим полниманием ног в белых гамашах. Тк, кто видел атаку потдсдамских генрадёров Фридриха Великого, поймёт о чём я. Просвещение - это ведь не философы и клавесины, а введение Разума и Дисциплины в хаос естестенного животного бытия.

Однажды в 1760 году директор Казанской гимназии Верёвкин был командирован в город Чебоксары для снятия с этого города плана, с обозначением улиц, площадей и домов. Директор Верёвкин взял с собой нескольких учащихся гимназистов и прибыл в Чебоксары вскорости. Друг Ломоносова медлить не любил. Ещё он не любил полумер. Что это значит "снять план города"? Что за ерунда?!

Директор Верёвкин велел сковать железную раму шириной в восемь саженей. К раме приклепали цепи. Чебоксарцы притихли.

Затем директор Верёвкин запряг в раму своих учеников. Чебоксарцы сняли со стен иконы и попрощались друг с другом.

Потом просветитель Верёвкин (находившийся к тому времени под следствием за избиение преподавателей гимназии Лейбе и Ванмеерена) сел на раму и повелел своим ученикам тащить её по улицам. Там, где рама шириной в восемь сажень (а такова была уставная ширина уездных улиц империи) не проходила, ученики Верёвкина делали отметки в спецжурнале, а на стене мешающего раме дома появлялась красная надпись "лома". За рамой шли нанятые рабочие люди с кувалдами и плотницкими принадлежностями.

К третьему дню "составления плана города" учащиеся гимназии уже не могли утром встать от усталости. А ведь столько было ещё не сделано, столько косности ещё таилось по тёмным чебоксарским углам! Директор гимназии Верёвкин кинулся на берег великой русской реки Волги и арестовал несколько судов, команды которых запряг в спешно изготовленные дополнительные геометрические рамы.

Город Чебоксары геометры брали с трёх сторон. Ударное северное направление Верёвкин взял на себя, а западное поручил своему ученику-любимцу. При свете смоляных факелов и ночных созвездий работа геометров шла мерной поступью регулярных войск. Чебоксарцы трусливо перебегали от одного конца города в другой, ища хоть какой-то лазейки, но везде встречали наряжённые лица учёных.

Во время ночных геометрических занятий Веревкин со своим лучшим учеником сидели на колокольне и составляли дальнейший план благоустройства Чебоксар. Почему ночью? Потому, что ночью можно поджигать специальные костры по углам предполагаемых кварталов грядущего чебоксаркого рая и Верёвкину было удобно.

Потом любимый ученик Верёвкина решил закрыть кожевенные чебоксарские заводы. И здесь мы сталкиваемся с первым в истории России случаем сотрудничества геометров и экологов. По мнению участников экспедиции, чебоксарские кожевенные заводы создавали вонь, несовместимую с работой по составлению плана города. Трудно рисовать будущее, когда тебя выворачивает наизнанку. Верёвкин опечатал заводы. Кожи в июльскую жару на заводах начала гнить. Запах усилился до того, что даже привычные чебоксарцы стали ходить с мокрыми мешками на головах, натыкаясь на геометров (тоже в мешках). Чтобы узнавать своих, геометры покрасили свои мешки в красный цвет. По ночам с колокольни раздавались приказы директора Верёвкина, перекрываемые обречённым глухим набатом. Чебоксарские промышленники тайно решили вывезти вонючие кожи и сплавить их по Волге, чтоб как-то избежать разорения и самосуда. Не успели подводы выехать на пристань, как из будки выбежала предусмотритеная верёвкинская засада. Промышленников начали вязать с поличным. Особенно в аресте капиталистов отличился любимый верёвкинский ученик-геометр Гаврила. Известный нам более как Гавриил Романович Державин. Пиит и предтеча. Здоровый был как лось.

Когда работа по составлению плана города Чебоксары была завершена, по казанскому тракту потянулся сытый обоз. Три телеги обоза везли план города Чебоксары, "придавленный каким-то подручным гнётом из связанных арестованных". Впереди обоза верхом ехали довольные геометры.

Верёвкин и Державин дружили до последних дней учителя. Были в переписке, много вспоминали. Верёвкин, например, писал своему ученику Гавриилу Романовичу: " Я ваш старичок, так разуметь себя имею право, по душевному преклонению к вам, с самого вашего детства".

Эпидемия в Самаре в 1915г

Есть один из фактов моего мира, который всякий раз, когда я о нём вспоминаю, а вспоминаю я о нём в самых исключительных случаях, приводит меня в дикую злобу и неприязнь к окружающим меня людям-землякам.

В 1915 году в нашу губернию завезли пленных турок. Турки завезли с собой сыпной тиф. Я не буду описывать в ярких подробностях, что означает эпидемия сыпного тифа в хлебном доноре воюющей империи в разгар военных неудач.

В борьбе с эпидемией в течение чрезвычайно краткого времени заболело: 11 врачей ( 5 умерло), 22 фельдшера (11 умерло), 37 сестёр милосердия ( 4 умерло), 168 сидело и санитарок ( 68 умерло). Их кто-то запомнил? Из людей, чуть ли не руками ностальгирующих по державным куполам, колоколам и проходу малиновой лейб-гвардии?

Ни один самарский империалист не знает не только имён и фамилий этих героических людей, но и самого факта ликвидации эпидемиологической бомбы в родном городе. Хотя если бы рвануло так, как рвануло с холерой в конце 19 века, тыл бы николаевской России обрушился бы за полгода и даже без большевиков был бы и сепаратный мир и прочиий позор. конечно, лучше шиздеть про Лавра Мироновича и великий прорыв Брусилова, обошедшийся в миллион человек потерь.

Нет даже переулочка, названного в их честь. Зато городских "патриотов", слюняво любящих свою Самару, собачьим хреном не сосчитаешь,

Точно такие же патриоты кидались на медиков с топорами в 1915 году.

Парадокс истории заключается в том, что люди очень быстро привыкают к морам, предоставленные сами себе люди продолжают жить "нормальной жизнью", уже поражённые вирусом или микроорганизмом, уже на пороге смертного часа люди сомнамбулически продолжают выполнять свои обязанности. И только вмешательство государства е его попытках ликвидации эпидемии приводит к бунтам: холерным, чумным, тифозным. Как только поражённое болезнью сообщество начинают подвергать санации, общество, свища кровавым поносом, хрюпая изъеденными лёгкими, в бреду и пр. начинает колыхаться и убивать тех, кто пришёл их спасать. Я уверен, что если особоые микрорганизмы могут контролировать поведение насекомых, поселившись в них, то, возможно, и чумовое поветрие способно управлять целыми областями. Врачей в России убивали особенно тщательно, потому что они были (до появления демократичной земской медицины) вестниками государства, а своего государства люди боялись больше смерти.

Люди имперского склада должны это просто понять как данность. Империя - это не номера полков и липовые песни во славу, а умение, например, бороться с эпидемиями силами, которые, возможно, эту самую империю ненавидят. Потому как империя - это не чугунный болван, а весы. Кстати, от тифа в 1915 году умер и Николай Васильевич Протасьев, пятнадцатый самарский губернатор, посвятивший последние года и месяцы своей жизни эпидемиологической защите вверенного ему края. Но говорить приятнее про другое.

о либерализме:

Либералы пришли к власти в империи Габсбургов в конце 60-х годов 19 века. После двух унизительных поражений в войнах с Францией, Сардинским королевством и Пруссией. На пороге развала империи, растерянности и общего упадка.
Когда либералы добились избирательных прав для подданных Франца-Иосифа, когда народ стал выражать свои политические мечты и социальные устремления через голосование, то первым делом, выбрал в Вене бургомистром человека по фамилии Люгер. Такого антисемита и популиста, сторонника народной простоты и всеобщих спевок на лужайках, что император, нарушая все демократические установки, этого бургомистра попёр, не допустил до управления городом, в котором 10 процентов, например, евреи были. Фрейд по этому поводу очень радовался. Через сорок лет Фрейда из этого города выкупит Мария Бонапарт, внучатая правнучка Наполеона. В буквальном смысле выкупит, за деньги.
Естественно, что все-все либералы возмутились. Как и народ. Это ведь попрание свободы выбора. И через два года Люгер стал-таки бургомистром. Но к тому времени народ в демократическом порыве, организованном либералами, насочинял себе целый букет национально-христианско-социалистических партий, проведя их в парламент. Так что Люгер на общем фоне закипающего народного мозга смотрелся как-то даже скучновато.
Либералов народ перестал выбирать первыми. Хотя либералы очень старались и даже водопровод построили, создали нынешнюю Вену, пустили трамваи, победили эпидемии холеры и обустроили парки. Организовали либералы народное образование, кассы взаимопомощи, сказали публично, что и мадьяры, и даже чехи - это люди хорошие. Много чего наделали, даже с избытком. Зашифровали на главной улице Вены всю мировую историю, например. Парламент - он должен быть в греческом стиле, ратуша - в готическом, университет в стиле Ренессанс и так по списку. Идея-то красивая, как и нынешние евро с их архитектурно-стилевыми номиналами.
Либералы были образованные, хотели нравится истории.
Красота и смыслы народу тоже нравились, но не так, конечно, как призывы к единому германскому духу, всемерному сплочению в мощных рядах и вагнеровские громы про Зигфрида, "обладающего единственной великой добродетелью - германской силой!"
Потом народ стал говорить, что империя - это хорошо, а либерализм - это не очень хорошо, так как не даёт народу ощущения единства. А ощущение единства народу даёт общая вера, общий язык и единый миф о великом предназначении.
Потом народ немного помаршировал, потом повоевал, потом пометался, а потом встретил, наконец, цветами того, кто дал им единую веру, единый язык, единую идею о предназначении. И народ снова замаршировал и стал петь. Потом этот народ стал воевать снова. Потом этот народ бомбили другие народы, у которых тоже было предназначение и больше самолётов. Потом этот народ стал тихим и добрым. Но снова упорно выбирает тех, кто говорит, что народу нужна единая вера, единый язык и идея о предназначении.
Не народ плохой. А либералы. С их девизом: "Знание делает свободным!" Ведь фраза "Wissen macht frei" - это лозунг великого немецкого Просвещения.
Махт фрай, как оказалось, много что ещё: терпение, например, махт фрай не менее эффективно. В Вене, например, решили, что и труд отлично делает свободным. И австриец Лоренц Диффенбах так и назвал свой роман: "Труд делает свободным". А в церкви говорили, что "Истина делает свободным". Но что такое истина, где она, в церкви говорили тускло. Идея труда для Вены оказалась ближе как-то. В Европе "труд как яркое наслаждение" вообще фишка германская.
Когда либералы с народом общаются в манере приехавших в деревню столичных учителей-исследователей, зажимая платками носы, народ выбирает в сельсовет не либералов, конечно. А тех, кто веселее либералов, позадорней. Кто с пониманием...

О последствиях стихийного бедствия.

Самое интересное у нас начиналось и начинается уже после стихийного бедствия. Во время стихийного бедствия люди руководствуются кто чем. Кто героизмом, кто приказом, кто страхом, кто безумием.
После буйства стихий начинается повальное восстановление, в котором всех прежних участников-героев объединяет иное чувство: возместить!

В 1777 году в Санкт-Петербурге случилось наводнение. Сильное. Корабли проносилсь мимо Зимнего дворца в сторону Невской перспективы, другие корабли нашли своё успокоение на Васильевском острове. Сносило и корёжило так, что моё почтение. Естественно, что смыло и огромное количество стратегически необходимых в наступающей зиме дров.

Весь город Петра кинулся искать свои пропавшие дрова. А дрова не именные, на них печатей нет, поэтому конфликты. На помощь полиции рассчитывать было трудно. Она сама без дров. На вызовы выдвигалась бодро, конфисковывала все спорные дрова и кряжисто возвращалась на место своей дислокации. К полиции старались не обращаться, а решать дело поллюбовно, т.е. с битьём рож, кражами и выворачиванием рук.

К дровяному промыслу не могли не подключиться и властные структуры, органы народного просвещения, армия, Синод. Синод выпустил на улицы монахов, гвардия двинула в город команды “охотников за дровами”, частные лица тоже без дела не сидели. Заселённая будущей коренной питерской интеллигенцией огородная Лиговка, утесняемая императорским слоновником на 40 слоно-посадочных мест, кинулась к слонам, ломать ограждение. А слонам оказалось тоже дрова нужны. Как и их смотрителям. Вышло чудесно. Трём слонам удалось пробиться на волю и они куролесили ещё три дня по мятущемуся городу, сея вокруг “удивление, испуг и неурочные роды титулярной советницы Вилькенстром”.

Так вышло, что часть дров прибило к Воспитательному дому, в котором Иван Бецкой воспитывал сирот, образовывавшихся из-за климата, голода и эпидемий. Бецкой был мужчина с непростой биографией и большими возможностями. Его отчётливо подозревали в том, что он не только незаконный сын князя Трубецкого, но и папаша императрицы Екатерины Алексеевны.

И вот к этому богоугодному заведению прибило 1 311 сажень дров. Прибило неаккуратно, рабросаны дрова были по всем лугам и окрестностям. Сироты собирали дрова, тащили их на себе, укладывали в порядке.

Как только сиротская работа была произведена и дрова получили достойный товарный вид, первой на них накинулась императорская Академия художеств. И затребовала дрова себя для нужд искусства. Что понятно. У художников нервы обнажены до предела, фантазия развита до крайности, времени свободного вагоны и замерзать зимой не хотят. Хотят в тепле творить. Академия послала письмо, основной смысл которого – все ваши дрова наши, не доводите творцов до греха!

Вслед за академическими художниками к сиротским дровам протянули руки лейб-гвардии Конный полк, Шляхетский корпус, частные лица. Эти просто приезжали с подводами и орали.

Сироты ” до распоряжения высокого начальства” отбивали свои дрова отчаянно. “Воспитанники Сиротопитательного дома”, как называли их, любя, враги в дровяной войне, нападали на приезжающих за брёвнами, “пользуясь своей отчаянностью и выстроенным математическим лабиринтом из древ, кольев, дров и оград”.

Приезжаете вы с бумагой от комендатуры за дровишками и погружаетесь в математический лабиринт, в котором затаилось до трех десятков смышлёных, обученных Бецким сирот, за плечами у каждого из которых много того, что если вам и снилось, то вы кричали и, проснувшись, плакали. И вечереет уже. только чьи-то глазки посверкивают в щелях лабиринта, смешки и такое, знаете, позвякивание неприятное с поскрипыванием и смешками.

Дровяные набеги сменились осадой. Всего Сиротскому дому насчитали от Академии художеств, двух гвардейских полков, комендатуры Санкт-Петербурга, дровяного промышленника Карпова 5 580 саженей смытых беспощадной Невой дров. При условии, что к Воспитательному дому прибило 1 311 саженей, бухгалтерия казалась безукоризненной.

От двора последовало суровое распоряжение, свойственное своей беспощадностью всей российской власти со времён Гостомысла: “Разбирайтесь по совести!” Двор и императрицу понять было можно. Каждый божий день в дверь вползают жертвы водяного бедствия со всё увеличивающимися в отчётах потерями, причитают и хотят.

По совести решали ещё с полгода. Математический лабиринт очень выручал. Воспитанники физически и умственно развивались. Укрепляя фортецию, овладевали пространственным мышлением второго уровня, коллективно сплачивались. Выявлялись лидеры, авторитеты появлялись. Из толпы наловленных второпях сирот крепла команда, находящаяся на осадном положении круглосуточно.

Говоря прямо, вся эта история с дровами у Сиротского дома, обороняющегося от академиков и гвардейцев – это история грандиозного воспитательного опыта, тренинга в экстремальных условиях.

Как только миновала зима, и раскраснелась робкой финской красавицей петербургская весна, т.е. когда дрова просохли, случилось непоправимое. Ночью случайно всё-всё сгорело. И математический лабиринт, и часть Воспитательного дома. Эксперимент по воспитанию новых россиян решили перенести на улицу Миллионную. Императрице очень понравилось, что воспитанники шли за телегами, перевозившими их скарб, “уверенно маршируя, ловко подчиняясь командам своих классных воспитателей”. Иван Бецкой ехал впереди процессии верхом на жеребце Витязёк.

И о сале.

Самое вкусное сало в своей жизни, а и пожил я немало, и сала наел с небольшой курган, так вот самое вкусное сало я ел в Италии. Итальянцы как-то удивительно хорошо и изящно заготавливают сало. Нет жлобоватости во вкусе, не появляется желание притащить к себе в избу учительницу и заставить её дансе плясать со слезами на бестужевских глазах. Вот ешь итальянское сало и просто нож из рук выпадает, до того на душе хорошо. Сало у итальянцев ждёт своего часа в таких мраморных специальных ступках, переложенное всем чем надо. Разницы в сале между стеклянобаночным и мраморноступочным по вкусовым ощущениям, понятно, нет. Но вот ощущение, что с мрамора ешь, перевалив Альпы, а впереди Рим… Это, да. На солнышко италийское смотришь, прищурясь. Просто Аларих, честное слово, Атилла с сидящим рядышком Гайзерихом и каким-то фино-угром в лосиных рогах. Сидим, болтаем ногами в рваных чувяках, все в найденном золоте на грязноватых шеях, молодые, не виноватые ни в чём. И смотрим на Италию. Счас подзакусим, рога на фино-угре поправим, и начнём спуск в долину, а там всё, что хочешь, даром и твоё. А что не твоё, то сгорит. Плюс бабы красивые и умелые. Плюс сокровища мировой культуры, удобные для переплавки в красивые слитки… Как, Аларих?! Да я в востроге, Гайзерих!
Бодрит итальянское сало, конечно. С баночным салом на хуторе ощущение грядущего триумфа не приходит. На хуторе сало ешь или в угаре, когда всё кончено. Или опасаясь налёта. Или на свадьбе, т.е. в угаре, опасаясь налёта. Сало при всей своей добродушности продукт экстремальной тревожности. Невозможно мне представить, что вбегает счастливая жена и кричит счастливому мужу: “Господи! Анатоль! Мы сейчас будем есть сало, а после немедленно едем в Беарриц. Боже! Я в экстазе страстей и ожиданий! монета сальца и пусть мчит нас полушливый шоффэр! Шампанского, Михеич! Шампанского! Парамон, заводи “Испано Сюизу”!” Сало едят или от трудной жизни, или от ностальгии по трудной жизни. Или от ностальгии по детству, т.е. опять-таки по трудной жизни. Что неплохо. Мы, городские, изнеженные до изумления. Надо вспоминать корни. Я вот люблю заветренный хлеб из кармана. Вспоминю много поучительных историй из своего детства. Лисичкин подарок, всё такое, сентиментальность. Плюс залежавшийся в кармане хлеб и найденный кусок колбасы – это целая буря воскресших образов, запахов, ощущений. Понюхаешь горбушку, замаслившуюся в салфетке, как у дуроведа побывал, всё детство вернулось. Не событийное, а забытое образное.
И смотрит на тебя, седого красавца с медалью, пониаающе и жалостливо.
А ты на дестство своё смотришь и обещаешь, что никогда больше, что впредь…никогда, только добро и извинения, только улыбки и понимание. И так до следующей горбушки.

О чём это я? А, вот:

Так вот в Италии как-то иначе сало жрётся. Ничего не вспоминаешь, открыт для новых чувств, нет желания валиться на спину и чтоб пели все кругом про степь

о первооткрывателе политэкономии Уильяме Петти:

Читаю биографию эталонного Пончика. Т.е. героя, прилетевшего на Луну с эталонным Незнайкой и начавшего своё дело честным и чистым предпринимательским инстинктом, вызывавшего у меня шквал симпатий и одобрительных комментариев.
В биографии, которую я читаю, Пончика зовут Уильям Петти. Сын какого-то суконщика, родился в Англии в эпоху Дартаньяна. Убежал Петти на флот, там ему сломали ногу и выкинули в бессознательном состоянии на французском берегу. Петти дополз до каких-то сердобольных французов, на первые деньги, которые он заработал рассказом о веселом приключении с ногой, купил себе, не поверите костылики. Которые, кстати, продал с выгодой, когда нога, несмотря на старания тогдашней медицины, зажила. Но столкновение своё с медициной не забыл.
Потом завербовался к иезуитам, притворился неграмотным, попросил обучить мудрости. Естественно, иезуиты, как волки смотревшие на английский протестанский берег, запрыгали от радости - такой симпатичный калека! он будет нашим человеком!
Греясь у иезуитов, поражая их просто нечеловеческими способностями к языкам (ещё бы, латынь-то он ещё в Англии выучил), Петти в перерывах между охмурением псов Ватикана, спекулировал морской солью, которую аккуратно выпаривал на листе, легко дыша полной грудью бризом Ла-Манша.
Соль бережно ссыпал в мешочки и закапывал на черный день. День вскоре настал - архиепископ, управлявший деревухами у побережья, ввел дополнительный сбор за соль с крестьянства. Тут на порогах убогих хижин появился причесанный Уильям со своими мешочками. Пока слуги церкви гоняли крестьян от побережья, Петти устраивал бартерные сделки с местными. Когда его подлавливали, Петти показывал всем скромную бумажку, в которой значилось, что Вилли - сотрудник иезуитского центра. Ну, понятно, что написано там было другое, но люди церкви были не чужие, все понимали. Тем более, хроменький, глазки умные, одет опрятно, его отпускали, не замечая трех гусей, перекинутых через плечо вундеркинда.
Набранное с крестьян добро 15-летний Уильям сноровисто таскал по кабакам, рынкам и горожанам, капитализируясь на глазах. Потом у иезуитов пропала три секретных атласа Южных морей, с которыми, по стечению случайных обстоятельств, исчез и сообразительный калека, отбросивший и продавший по дороге давно ему уже не нужные костылики.
Вынырнул Петти в Англии. Атласы пригодились, приняли Петти на военный флот, чтобы он занимался морскими картами и дальше. Используя интересные иезуитские наработки.
Но Петти порисовал карты, посчитал градусы и сдернул из Адмиралтейства в Париж, в котором был принят секретарём к знатному философу Гоббсу.
Покинув и Локка, Петти устроился в Оксфорде. Где изучал все, что только можно и к 24 годам стал и философом, и доктором и проректором.
Тут в Оксфорде повесили одну симпатичную женщину. Петти, как молодой Хаус кинулся к гробу, чтобы ухватить тело повешенной и продать его, тело, значит, своему же любимому колледжу. В трупах тогда медицина нуждалась очень сильно. Трупы казненных были очень ценным товаром. И Петти за товаром приехал. Слава богу, что не один, а с сопровождением. У трупа целая свора медиков устроила безобразную сцену с делёжкой трофея. Петти, пока доктора таскали друг друга за жабо, подошел к трупу и говорит: "Товарищи! А покойница-то, того, жива! И она теперь моя! Я её буду лечить! Лекарствами и беседами!"
Стал лечить Петти недоповешенную Энн Грин. Всё тщательно записывал, обтирал её, поил бульоном. Утешал. А попутно выпустил афишу о чуде, прямым организатором которого он был. Ничего себе, покойницу оживил - вот так доктор! Публика повалила к такому эскулапу валом. Из Лондона приезжали. Петти всех лечил за приличные гонорары, приличные гению оживлений. Деньги не пропил, не прогулял, а вложил в рекламу. Заказал у журналистов столичных статьи о себе и книжку выпустил. Что-то вроде "Искусство оживления повешенных в изложении достославного медика У. Петти на основе лично проведенного воскрешения прекрасной преступницы Энн Грин". Люди стали собирать средства для ожившей. Часть денег Петти забрал себе за труды.
Потом была у Петти Ирландия.
Ирландию тогда англичане делили, все никак поделить не могли. Мешала ирландская строптивость и отсутствие подробных карт этого гнусного островка бунтовщиков. Петти, собрав деньги желающих, нанял землемеров и обмерил Ирландию вдоль и поперек, нарезал свободные земли аккуратными кусками, сопроводил комментариями. Бери - покупай! Такой риэлтор отличный из Петти вышел, что за деньги, собранные с желающих стать землевладельцами, он сам участки и выкупил. Не все могут ждать всходов, кому-то нужна срочная наличность. Вот у таких Петти и выкупал землю ирландских бунтовщиков, догнивающих на республиканских виселицах. Ирландия - это остров сокровищ, если с умом подходить и в составе оккупационной армии.
Стал Петти членом английского Парламента. Помощником и любимцем сына лорда-протектора Оливера Кромвеля. Проявил себя суровым демократом. Когда Оливер Кромвель помер, Уильям вспомнил, что республиканцем он был по принуждению, а так-то он чудотворный медик и верный короне патриот. После окончательной реставрации Стюартов занялся активно экономической теорией.
Его Карл Маркс очень высоко ценил. Выше прочих многих. Ведь Петти первым сформулировал идею прибавочной стоимости, сути земельной ренты и высчитал валовый нац. продукт в условной формуле.
Вот абзац, который заставляет замирать мое холодное сердце (можно пропустить людям с острой чувствительностью к количеству слов): «…какому количеству английских денег может равняться по своей стоимости хлеб, выставленный на продажу... Я отвечаю: такому количеству денег, которое в течение одинакового времени приобретает за вычетом своих издержек производства кто-нибудь другой, если он всецело отдается производству денег, т. е. предположим, что кто-нибудь другой отправляется в страну серебра, добывая там этот металл, очищает его, доставляет его на место производства хлеба первым, чеканит тут из этого серебра монету и т. д. Предположим далее, что этот индивидуум в течение того времени, которое он посвящает добыванию серебра, приобретает также средства, нужные для своего пропитания, одежды и т. д. Тогда серебро одного должно быть равно по своей стоимости хлебу другого; если первого имеется, например, 20 унций, а последнего 20 бушелей, то унция серебра будет представлять собой цену бушеля хлеба». Это всем нам прекрасно понятно и мы это называем сравнением прибавочных продуктов.
А вот формулировка Петти трудовой стоимости в чистом виде: «Если кто-нибудь может добыть из перуанской почвы и доставить в Лондон одну унцию серебра в то же самое время, в течение которого он в состоянии произвести один бушель хлеба, то первая представляет собою естественную цену другого…»
Петти первым формулирует некоторые ценообразующие факторы, с которыми приходится считаться современным экономистам и маркетологам: влияние товаров-заменителей, товаров-новинок, мод, подражания, традиций потребления. Пончик-то в этом толк понимал.
Еще Пончик был одним из организаторов английского научного Королевского общества, автором методики государственной статистики.
И сообщил миру поразительную вещь - люди - это тоже капитал, а не какие-то там подданные или быдлоган (кроме адвокатов, священников и поэтов - этих Петти считал паразитами в чистом виде). И людей надо капитализировать всемерно, развивать их навыки, способности и даже желания. А не просто по сычиному зырить на них с сухого государственного монета справедливости и финансовой дисциплины.
Материальное богатство Англии Петти оценивал в 250 млн. фунтов стерлингов, но к этому предлагал добавить денежную оценку самого населения в размере 417 млн. Эта парадоксальная идея глубже, чем может показаться на первый взгляд: Петти искал способ как-то оценить размеры личного элемента производительных сил — трудовых навыков, сноровки, потенциала развития техники. За это Маркс называл Петти - "нашим добрым приятелем", "умницей и бескопромисным талантом".
В конце жизни Петти, трижды отказавшись от предлагаемого им королем пэрства, полюбил приезжать на берег и смотрел на море, пересыпая песок из руки в руку. У ног его лежал костыль.
Позже Маркс назовёт Петти "экономическим Колумбом, первооткрывателем политической экономии". Дедушку политической экономии, как мы прекрасно знаем, сначала убили в засаде, от которой он отбивался шпагой и кинжалом, а потом по приговору суда телу дедушки политэкономии ( Антуану Монкретьену де Ваттевилю) пришлось пострадать отдельно: кости размолотили жерновами, тело сожгли, пепел развеяли. Политэкономия тогда была интересной наукой, вызывала много споров, дискуссии были живыми.
Отказ от пэрства не помешал Петти стать родоначальником графов Шелбернов и маркизов Лэнсдаунов. Живительным корнем всех этих будущих премьеров, вице-королей и министров. Потомков сына суконщика и пятнадцатилетнего калеки со способностями и живыми инстинктами нормального Пончика на нормальной Луне.

Вот заходила к нам на днях Татьяна Алексеевна, спаниель у неё ещё много ... "Публикуется" не про неё ли?

об интеллигентных женщинах

Интеллигентные женщины очень часто болеют. Запряжешь пару интеллигентных женщин в тележку со сметанными бидонами, чтобы весело до железнодорожной станции доехать, только присвистнешь, только отъедешь пару вёрст, только затянешь весёлую дорожную песню во всё горло, а у крепких с виду дам уже и ноги подкашиваются, сбитые сапоги скользят на подъёмах, бока под разномастными пальто ходят ходуном, пар от них валит, парики съезжают на глаза. Иная и упадёт ещё, угрожая сметанной коммерции, на бок да и поползёт обратно в тепло. А на одной оставшейся какая тут станция с покупателями из Барнаула?! Какой тут заработок?

И в пище они капризные очень. И условия содержания им создай. И не все песни радио "Шансон" знают, путаются часто в словах. Дочери у них там на библиотечном факультете. Мигрени. Всего не перечислить.

Посидишь над раскрытой приходно-расходной книгой, посчитаешь, пригорюнишься. Лучше бы ондатр себе завёл, честное слово. С ондатрами хоть не скучно.

Хотя не каждая сообразительная ондатра способна на то, на что способна моя красивая домоправительница Татьяна, "моё отношение к которой многими специалистами признано нездоровым"(гм). Татьяна решила однажды, чо у неё остеохондроз, заработанный на непосильных работах по застиланию моей кровати и поливу цветов в саду. Татьяна решила провести акт самолечения. В стене гаража шофёры ввернули перекладину для шофёрских подтягиваний. Перекладина похожа на руль велосипеда, вмурованный в стену, Т.е. два растопыренных рожка из стены торчат. Ранним утром страдалица-Татьяна подтянула к перекладине стул, продела в рогульки рукава подобранного где-то ватника, застегнула ватник на все пуговицы, пролезла в него, растопырила руки в рукавах и ногами стул отшвырнула.

То, что Шемякин распял свою домработницу посёлок обсуждал месяц. Гараж виден с многих точек, а через десять минут висения Татьяна начала орать. И орала долго. Я прибежал в числе первых, придерживая руками на ветру новую сутану. Вижу - раскинув руки на перекладине елозит в воздухе ногами мой добрый демон Таня. Благословляя утро, что называется. Всего-то пару снимков сделал, а упрёков потом хватило бы на полк карателей. Но фото получились очень хорошие. Я потом табличку прислонил у места распятия Татьяны. "На этом месте утром 12 июля приняла крестный подвиг за грехи 17, 18, 22 участков кандидат биологических наук Татьяна Вас-о. Освящённые фотографии подвига можно получить в поселковом правлении при предъявлении справки о крещении".

Так ведь прелестная моя садовница, исцелившись от остеохондроза, подумала-подумала, да и ногу себе подвернуть решила. Я считаю, что типичный самострел. Решила дезертировать с трудового участка фронта. Водитель рассказывал, что он её предупреждал, когда она решила угол срезать и под откос на прямых ногах по сырой траве заскользила. Слава богу, что хоть в столб не врезалась, а только по касательной в автомашину. Подбежали все, галдят, переживают, рассматривают авто. Потом кинулись смотреть на столб. Сравнивать возможные последствия. Прелестница тут же лежит, немного наособицу, между мечущихся туда-сюда ног, и привлекает к себе внимание неестественными криками. Типично женское поведение. Нехотя отошли от столба, потому как крики эти слушать равнодушно очень трудно, хочется шапку пострадавшей в рот запихать, не звери же кругом, у всех утром голова болит. Подняли, отряхнули, потащили в дом. Во время этой транспортировки ногу ей и вывихнули.

Я за всем этим карнавалом наблюдал из окна, уютно ёжась в халате с чашкой шоколада в мужественной руке. Дома всё-таки хорошо, что не говори. В санатории чудесатишь сам, кустарно, в одиночку. А тут, дома то, и стены родные помогают. Столбы. Дорожки. Не говоря уже о проживающих на моём иждивении гражданах. Эти всегда помогут, если заскучаешь. То бассейн не сольют и за три недели даже паркет на втором этаже удивлённо так вспучился от сырости, не говоря уже про обои. То забудут в библиотеке пакет с мандаринами на этот же срок, так что как только войдёшь, то понятно, что ты в гостях у Жюля Верна, как минимум, настолько запах дальних странствий силён сделался. То ещё чего удумают по широте души.

Выдали садовнице палку для хождения. Она хотела костыли. Но я, спустившись к народу, внятно возгласил, назидательно подняв кверху палец, что комплект увечных инвалидов у меня в доме уже полон и набор в него закончен. Что и палки ей вполне будет достаточно. А если ей хочется получить сочувствия от соседей, то я вполне могу ей организовать повязку на глаз, плюшевого попугая на плечо и следы хронической цинги. А также подорожную на имя старшины второй статьи с корвета "Африканка". Проорал ещё, засучивая рукава, что и без грима ей теперь будут наливать по кабакам. Только, что называется, войди да откашляйся, звеня медалью, тут тебе и стол, и дом будет организован, ветеран Трафальгара!

Оттащили меня от изувеченного садовода. Я там ещё что-то кричал, брызгаясь ядовитой слюной на набежавших. Не помню уже.

Жил в Англии пьющий священник. Необузданный даже по меркам Англии 17 века.

Священник выпивал и носил имя Лоуренс. Выпивши, Лоуренс занимался проповедями. В проповедях Лоуренс был запальчив и власти его с долдности турнули.

Пришлось двум сыновьям священника Лоуренса уехать в американские колонии. Поплыли в Америку братики, не заплатив капитану корабля за проезд, сказали, что потом деньги отдадут, когда разбогатеют. Капитан поверил ( видно, что тоже пил, только пьющий может верить людям на слово). Старший брат, звали его Джон, как только ступил на американский берег, немедля бросился в суд и подал на капитана-добряка иск. Капитан по дороге в Америку обвёл взглядом пассажиров и понял, что тут что-то нечисто! Какие-то уж больно рожи у пассажиров скверные. Не иначе притаилась на судне ведьма! Выбрал капитан ведьму из числа плывших на судне женщин. Да и повесил её на рее. Так и поплыли дальше. Капитан, пассажиры, на рее болтается ведьма, в небе - альбатросы, крысы пляшут поучительную джигу, впереди Америка!

Джону повешенная ведьма очень пригодилась. На суде против капитана, потребовавшего деньги за проезд. "Ты прости меня, любимая, за чужое зло!" - надрывал души присяжных Джон. Капитана увели, Джона выбрали судьёй.

Судья Джон женился на прекрасной девушке. Начал богатеть на плантциях, обеспечивал бесперебойное поступление чёрного дерева в топки промышленной революции. Убивал индейцев. Тода все убивали идейцев. Но Джону показалось как-то несолидно убивать простых индейцев и он убил пять индейских вождей-послов.

Прекрасная девушка, родив Джону сына, умерла. Судья Джон женился на ещё одной прекрасной женщине. Незадолго до свадьбы он её судил по обвинению в сдержании публичного дома. Смотрит, а гражданка-то стоящая, толковая, при деле опять же. Надо на ней жениться. И женился. Когда померла и эта жена, Джон методично женился на сестре притоносодержательницы, которую тоже судил в своё время за проституцию. Потом Джон помер. И его третья жена овдавела, стало быть, уже в четвёртый раз. Такая у неё была привычка.

Сын Джона - Лоуренс был ещё экономнее папы. И стал представлять в своём штате интересы лондоских банков. Очень удачно женился, ростил детей, охотился на индейцев, выращивал табак.
Тут настал век восемнадцатый и Лоуренс умер, оплакиваемый всеми, кроме притаившихся в зарослях краснокожих.

Сын Лоуренса - Августин открыл у реки Потомак залежи железной руди с стал на берегу Потомака плавить руду и превращать её в чугун. В год на Потомаке Августин со своей компанией "Принципия" наколачивал 3 000 тонн чугуна. И вывозил его в Англию. Всего Англия ввозила в год 20 000 тонн, и вот 3 000 из них были Августиновы. Ситуация немного осложнялась тем, что производство и перевозка этого самого чугуна Августином была абсолютно незаконна. Британия запрещала в своих колониях плавить чугун. Но беспечный Августин заколачивал свои 3 000 тонн и не грустил.

А на этом месте надо определиться. 3 000 тонн это в деньгах сколько? И что можно капить на эти деньги?

Следите за руками, порхающими у вас перед глазами над столом. Школа исторического аферизма снова с вами.

200 тонн чугуна - это 180 фунтов стерлингов. 180 фунтов стерлингов - это стоимость поместья и плантации Ханкинг-Крик. 1 000 гекторов. В своё время за ввоз 50 негров для работы в рудниках плантанцией Хантинг -Крик расплатились с судьёй Джоном, о котором тут упоминалось. И тут потомок Джона Августин купил у новых владельцев плантанцию за 180 фунтов, что равно 200 тонн чугуна, что равно 50 неграм-каторжанам.

Теперь, благодаря моей школе исторического аферизма, вы не позволите себя обмануть и будете прекрасно знать уровень цен на коммерческую недвижимость, чугун и рабов в Вирджинии 18 века. Запоминаем - 180-200-50. 180-200-50. 200 тонн чугуна, 50 негров, 180 фунтов-стерлингов. Или поместье Хантинг-Крик.

180 фунтов 200 тонн чугуна стоили на сесте производства. А в Англии этот контрабандный чугун стоил чуть ли не в четыре раза дороже. В четыре раза - это, примерно, 300 процентов прибыли. Августин поехал в Англию, чтобы узнать, а нельзя ли ещё немного процентную норму прибыли увеличить, пуская образовавшиеся ресурс-фонды в биржевую кухню. А есть ведь завистливые люди, которые, несмотря на благодетельную невидимую руку частного предпринимательства и рынка, готовы на злодеяния. Очнулся Августин в Англии, в будущем краю Мэри-матьеё-Поппинс, с пробитой головой, в подвале, одинокий, преданый партнёрами. Полиции сообщил, что случайно выпал из кареты и о булыжник приложился два или три раза. Уам гарау

Но человек Августин был видным, романтически настроенным, оклемался, влюбился, увёз жену в Америку прямо из подвала, в котором прятался от сущиков и конкурентов. В Лондоне в то время главным по поимке жульманов был слепой старик с негритёнком на цепочке. Водил негритёнок старика-воролова по Лондону. Вытянутыми руками старичок слепенький ошаривал лица подозреваемых и направлял по результатам экспертизы кого куда. Кого под суд, кого сразу в камеры. Только вы подрежете кого-то, только кого-то отоварите палкой по башке, только кошелёк, стало быть, найдёте на случайном трупе, а из тумана вплывает негритёнок, за ним - цепь, на другом конце цепи - слепец седой с руками чуть ли не до колен. И со скрежетом подбитых гвоздями подмёток о булыжник за вами. И никуда от того ворощупа вам не деться. Братом старичка-упыри был известный сентиментальный английский литератор. Они часто вместе гуляли по злачным районам Лондона. Во время прогулки братьев негритёнка от цепи отвязывали и для безопасности запирали в клеточку. Литератор сам брался брата своего водить по закоулкам, на пару скрежетали по булыжникам. Потом литератор и сам начал воров подлавливать. потом они с братом слепым открыли специальную контору профессиональных детективов и распутали огромное количество сложнейших дел. Вот о ком бы я книги писал да фильмы снимал. Великий литератор и слепой брат, крадущиеся по следу Грозенгеймского боцмана. Разгром шайки Питта Квакера. Всего не упомнишь.

Августин привёз новую жену по имени Мэри в Америку. Где вскоре Мэри и родила Августину сыночка. Которого назвали Джордж. В честь короля Англии. Фамилия у родвшейся малютки была звучная. Вашингтон.

А плантация Хантин-крик стала со временем Маунт- Вернон. Не забыли, да. 200-180-50.

Для предотвращения массового истекания безумием. Подчёркиваю двойной красной вонистой чертой. Вашингтон и его родословная - это то, что я очень уважаю в проекте США. И это то, чего не хватает проекту Россия.

Про Бободжона (Бободжана) Гафуровича Гафурова.

Каждую минуту своего времени стараюсь если не спать, есть и смотреть на себя в зеркало, то просвещать неповинные окрестные народы.
На выходных, например, общался таджикскими зодчими, спешно возводящими восьмую линию обороны вокруг нашего посёлка. Сбил папаху на затылок и прямо вот у противотанковых ежей и дымящихся окопов рассказывал и хохотал, что тебе Василий Тёркин.

О чём?

Естественно, что таджикам я рассказывал про своего любимого таджикского историка с мировым именем. Про Бободжона (Бободжана) Гафуровича Гафурова.

Бободжон Гафурович Гафуров заворожил меня с самого моего детства. Чем? Всем!

Во-первых, я в детстве прочёл книжку Воронковой про Александра Македонского и захотел немедленно стать историком. Мечты своей не оставил по сию пору, может, господь сподобит ещё, выберу, наконец, вуз, поступлю, стану сразу старейшим историком. А это значит, что всё вне очереди, по предъявлению удостоверения, очень удобно и в моём стиле.

Как только дядя прослышал про мои исторические намерения, сразу вручил мне книгу про Александра Македонского.

Книга сбивала с ног с самого первого мига обладания. Толстая. С иллюстрациями, на которых копья, кони, люди, шлемы, щиты, луки. Авторы. Пальцем проведёшь, уже чувствуешь, свои, свои авторы.

Одного автора звали Димитриос Цибукидис. Он был греческим коммунистом, партизаном, узником греческих тюрем и борцом за греческое народное счастье. Второго автора звали, как вы поняли, Бободжон Гафурович Гафуров. И он был первым секретарём ЦК Коммунистической партии Таджикистана. Т.е. одного автора выпустили в 1957 году из греческой тюрьмы, второго автора в это же время отправили из ЦК компартии Таджикистана в академики.

И оба они немедленно начали писать про Александра Македонского и его покорение Востока. Не сговариваясь. Два коммуниста сели, встали, стали историками и написали отличную книгу про зарю эллинизма. Я такие моменты очень ценю. Не важно, кто написал, важен контекст.
Во-вторых, как писали в энциклопедиях, Бободжон Гафурович Гафуров родился в кишлаке, в семье крестьянина и поэтессы. Маме-поэтессе на момент рождения будущего академика почти исполнилось 15 лет. Дело даже не в возрасте мамы. Моя прабабка родила мою бабушку тоже в 15-ть и вскоре после рождения моей Александры Ивановны перестала играть в куклы. Я понимаю всё. Я про завораживающее “в семье крестьянина и поэтессы”, в Согдиане. Красиво.

В-третьих, уже будучи директором Института Востоковедения АН СССР, весь партийный, весь заслуженный, весь такой сталинист, “гений администрирования”, “лучший директор”, “академик, не написавший ни строчки в своих замечательных книгах”, “человек, увольнявший из института недовольных и принимавший на работу в институт репрессированных” и пр. и пр., Бободжон Гафурович совершил хадж. В 1974 году отправлися в Мекку бывший первый секретарь и наместник Согда и Бадахшана. И стал хаджи. В 74 году. Не выходя из партии. Я такое уважаю.

В-четвёртых, для изучения наследия академика Гафурова в Таджикистана создан целый науный центр, который официально занимается “гафуроведением”, сециальной наукой такой. А это значит что? А это значит, что со времён Искандера, с эпохи Александра Македонского, ничего не изменилось, всё в порядке, всё незыблимо, и скоро станет советским.

Когда последнего таджикского строителя привели в чувство, я вскочил на ладные ножки свои и поехал себе дальше сеять и жать.

Холодец!

Вспомнилось стародавнее и восхотелось.
Приготовление холодца дома в наши дни - это занятие не для слабых и мятущихся душ. В самом процессе изготовления студня есть что-то преступное, сокровенное, очень настораживающее. Семьи, где варят холодец, только с виду похожи на людей. На самом деле, человеческого в таких семьях немного. Вы мне верьте!
Можно притворяться существом разумным и даже одухотворённым, деликатно подбирая с тарелок спаржу или нарезая пармскую ветчину.
Можно, намазывая на бисквиты джем из айвы, разливая тягучий кофий в тонкие чашечки, и ломая бледной рукой пирожные, слушать "Элегию" Масне.
Можно хрустеть малосольным огурцом, уминая толкушкой картофель с салом, хрипло хохотать над кастрюлей с бараниной в луковой подливе и быть при этом хрупкой девочкой семи с половиной лет.
Судьба даёт нам шанс проявиться в любом случае.
Но готовить и есть холодец можно только в невесёлой, скажем прямо,звериной тишине, отказавшись в этот момент от своего имени, образования и, возможно, профессиональной ориентации.
Невозможно, например, есть холодец и говорить лёгкие приятные вещи. С набитым холодцом ртом нельзя удачно острить. Невозможно делать полные игривости комплементы женщине. Нельзя быть либералом и есть при этом студень. Я пробовал - невозможно это.
В галстуке нельзя есть холодец. Немыслимо его есть в рубашке и штанах. Такое лицемерие начинается, такой наигрыш, когда к холодцу выходит люди в штанах с отглаженными стрелками.
Если выйдут, то посмотрят друг на друга, дёрнут уголками ртов и разойдутся, маша руками. "Что мы за монета такие?! Что ж по людски-то не можем?!" - только полуспросит вошедший последним.
Есть студень надо в специальной одежде. Радикалы едят его в трусах. Я лично ем в тренировочных штанах. Есть на перефирии энтузиасты, которые пробуют есть холодец чуть ли не в кальсонах. Не знаю, на знаю... Всё ж перебор, думаю.
Объединяет всех едоков, конечно, майка. Она может быть некоторое время белой, а потом уже всё равно.
Холодец едят угрюмо. На аскетичном кухонном столе только горчица-верная подруга, хрен-стоялый часовой, бутылка с вкусной и питательной водкой. Всё. Перед столом - окно. За окном - утро или ночь, неважно. В идеала должна быть зима. Главное - труба там есть за окном. Труба должна быть от ТЭЦ. Направо от стола с холодцом должна стоять не очень чистая газовая плита со следами борьбы. Налево от холодца обязана быть необъятная женская задница в халате. На тугомясую женскую задницу следует смотреть сурово, исподлобья, уверенно. Даже нагло. Все же понимают последовательность шагов. Никто ( и в первую голову, задница) не сомневается, чем всё закончится, каким процессом...
Человек, употребляющий студень, способен на многое. Он может сутками бежать по тайге под низкий лай овчарок, может на уроке литературы, будучи заслуженным педагогом, научить учеников открывать глазом пивную бутылку, может свернуть водопроводный кран двумя пальцами, предварительно с их помощью высморкавшись в раковину.
Он может взглядом заставить соседку раздеться, лечь, встать, принести из морозного мрака алкоголь, поплясать голой перед дверным глазком, получить по роже и радоваться новой встрече. При этом ещё полчаса назад этот человек был кандидатом исторических наук и писал про Руссо. "Слышь, эта...,ты нормально вобщем-то всё тут так наебенила..." - единственная похвала от кандидата исторических наук, допустимая и ожидаемая в подобной обстановке.
Музыка при поедании студня - вздор! Стихи - бред! Дискуссии - смешно даже думать! Только телевизор. Желательно "Чистосердечное признание".

"Алые паруса" и Фрейд...

Алые паруса вызывают у меня чувство осознанного протеста.

Насмотревшись на фейерверки, посвящённые странному празднику "прощание со школой". Побрёл на свой книжный чердак и раскрыл 3-й том соб. соч. А.С. Грина.

Нет никакого желания комментировать "нервное, доброе личико" и "крепко целовал грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия". Это бланманже, дело личных вкусов автора и читателя.

Я о другом. О том, что "Алые паруса" - манифест манипуляций чужими недугами и бедами. Мир "Алых парусов" - это мир расчётливых манипуляторов и их жертв.

Папа этой самой Ассоль, Лонгрен, возвращается с моря - жена померла, оставив дочку. В доме у Лонгрена живёт уже какая-то соседская баба, поджидающая морячка. Естественно, что баба начинает рассказывать какие-то страшные вещи про кончину маменьки Ассоль. В рассказе присутствует всё - полный набор, буря, дождь, ветер, голод, холод и сексуальные домогательства лавочника Меннерса. Выслушав рассказ соседки любой сельский участковый заметил бы в нём немало нестыковок.

Остановлюсь только на том моменте, что виновность лавочника Меннерса подтверждается только показаниями соседки. Неутешный свежеиспечённый вдовец не бежит убивать лавочника немедля, как на его месте поступил бы любой моряк дальнего плавания. Он выждал пять лет. Т.е. пять лет человек нормально ходил по деревне, смотрел на человека, который с соседкиных слов, чуть было не надругался над покойной женой, общался с друзьями этого самого лавочника, дышал, короче, полной грудью одним с ними воздухом, не выдавая своего горя и пряча свои намерения.

Соседку, которая несколько месяцев чем-то кормила его малютку-дочь, правда, выгнал из дома довольно быстро - месяца черед три после своего возвращения. Особенно трогательно звучит: "Поблагодарив вдову за деятельное сочувствие..." Иными словами, соседка получила по заслугам.

Всем известна героическая сцена расправы Лонгрена над сластолюбивым лавочником. Хотя героического в ней не много, а много случайного и некрасивого.

Ассоль растёт, меж тем. Читателя не смущает "нервное, доброе личико", "полурасрытый маленький рот", который "блестел кроткой улыбкой", "неправильный мягкий овал" лица, "горячка мыслей" и пр. тревожные признаки.

Ассоль постоянно, с младенчества, ждёт, когда же её снова обманут и моменты, когда её обманывают, ей безумно нравятся.
"Также служило ей большим, всегда материально существенным удовольствием появление приказчика городской игрушечной лавки, охотно покупавшей работу Лонгрена. Чтобы задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик захватывал с собой для девочки пару яблок, сладкий пирожок, горсть орехов. Лонгрен обыкновенно просил настоящую стоимость из нелюбви к торгу, а приказчик сбавлял...Кончалось тем, что тихая возня девочки, мурлыкавшей над своим яблоком, лишала Лонгрена стойкости...он уступал, а приказчик, набив корзину превосходными, прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы".

Вобщем-то, в этом проходном эпизоде предсказана вся алопарусная феерия. И я бы тожде лишился стойкости, если бы увидел свою дочь, мурлыкающую над яблоком. Я бы даже испугался этой "тихой возни".

Без встречи с волшебником, появляющимся на фоне серых будней тружеников, повествование о психологическом насилии невозможно. И волшебник-фольклорист появляется. "С ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой". Чужой, замечу, игрушкой. Весь увешанный серебром волшебник не может найти для девочки в застираном ситцевом платье, которое едва "едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги девочки", грошика. Зато уверенно вторгается в детский мозг своим кошмарным пророчеством. Козырным местом пророчества является "розовая глубокая долина". Сейчас бы за такие разговоры кудесник загремел бы в узилище, препровождаемый в застенок толпой воющих ювенальных кикимор, а тогда выпивающему сказочнику многое сходило с рук на одиноком песчаном берегу. Поэтому и "разглядывал её, улыбаясь и медленно пропуская бороду в большой жилистой горсти...", поэтому и ноги, едва прикрытые, поэтому и розовая глубокая долина.

Конный разъезд фрейдистов не заметил старичка-сказочника и он сваливает из повествования.

Что такое провинциальный университет в России?

Выполняя распоряжение попечителя Казанского учебного округа великолепного Михаила Леонтьевича Магницкого, профессора Казанского университета “решили предать земле весь анатомический кабинет с подобающей почестью”. Профессора не свои деньги заказали гробы, в которые “поместили все препараты, сухие и в спирте, и после панихиды, в параде, с процессией понесли их на кладбище”.

Михаил Леонтьевич Магницкий, блестяще закончив в своеё время Благородный Пансион при Московском университете, затем прослушав полный курс философии уже в самом Московском университете, побывавший в Вене, Париже, отправленный в ссылку за то, что был лучшим сотрудником Сперанского, сначала предложил вообще закрыть Казанский университет, а здание его разрушить. Только государь Александр Павлович смог остановить Михаила Леонтьевича в этом начинании.

Естественно, что профессора при имени Михаила Леотьевича бледнели с лица. И было отчего. 11 профессоров Магницкий уволил сразу, потом гонялся ещё за семью профессорами, чтобы и их, стало быть, того-с. Но хитрые профессора попрятались за врачебными справками.

Салтыков-Щедрин писал о Магницком неоднократно. Любимое моё место содержится в “Медведе на воеводстве”:

«…но оказалось, что и тут Магницкий его намерения предвосхитил: университет в полном составе поверстал в линейные батальоны, а академиков заточил в дупло, где они и поднесь в летаргическом сне пребывают. Рассердился Топтыгин и потребовал, чтобы к нему привели Магницкого, дабы его растерзать, но получил в ответ, что Магницкий, волею божией, помре»

Одновременно следует сообщить, что именно Магницкий протежировал и назначил по итогу деканом физико-математического факультета Лобачевского. Одновременно с этим создав специальную кафедру по обличению европейских конституций.

Всем нам Михаил Леонтьевич, безусловно, знаком как человек, первым воспевший татаро-монгольское иго на Руси, назвавшим его благом и защитой от тлетворного европейства.

Магницкий принадлежит к моим редким любимцам из числа организаторов учебного процесса. Он не лукавил, не кривлялся, действовал строго в рамках своих убеждений, готовый и муки принимать за то, чтобы студенты сидели по своим кельям и распевно, в полном чине, читали по ролям книгу пророка Еноха под портретом государя.

О приметах :

Как мы все прекрасно знаем, все народные приметы очень верные, за ними стоит мудрость поколений, сменяющие друг друга толпы предков и пращуров, толкаясь и сопя, подсказывают нам самые насущные вещи, без которых мы, нынешние, просто пропадём. Когда разбрасывать навоз на пашню? Дата высева укропа и огурцов? Что делать, если поросята родились в Ильин день? Кому молится при трясуне? Всего не сочтёшь.

Я лично очень люблю приметы русского народа и очень уважаю приметы народа немецкого. Вот откроешь книгу Викенштедта и просто замираешь от немецкой логики, чистоты выводов и безукоризненности связей. В приметах немцы очень последовательны были.

Вот кто-то задумал покачать пустую люльку - ребёнок умрёт.
Люльку с ребёнком качают двое - ребёнок умрёт обязательно.
Девушка приснилась в себе в свадебном платье - девушка умрёт, а если она ещё качала при этом пустую люльку помрёт обязательно ещё и ребёнок.
Молодой человек упал, поднимась по лестнице - умрёт его ребёнок, а сам молодой человек женится на чьей-то вдове.
Женщина потеряла свой фартук - помрёт, без сомнений.
Не пошла на работу, нося под сердцем ребёнка, и осталась лежать? В этой же кровати и найдут мёртвой через неделю.
Помешал ребёнок бондарю делать бочки - ребёнок утонет, родители заболеют.
Украл у соседей капусту - слезет кожа целиком.
Украл у соседей дрова - ребёнок отрубит себе ноги.
И так по ста сорока семи пунктам. Выжить ребенку в нмецком сказочном мире было непростое дело. Уцелеть телесно - задача практически невыполнимая ( сломал орешник - лопнет глаз). А душевно сберечься и того сложнее (воровал поросят - станешь на три года свиньей и тебя зарежут перед Рождеством, в день, когда прощают все грехи в церкви).

Как написано в предисловии к этой чудной книге, " ...к выбору сказок, преданий и примет для юношества"? Написано верно. "Пробегите хотя бы поверхностным образом книгу Викенштедта и вы почувствуете себя в очаровательном кругу волшебства и жизненной правды". Вероятно, в германском таком понимании очаровательном кругу с факелами и кольями по окружности.

Почему детям нельзя топтать рожь? Немецкая мудрость веков поднимает завесу: "Поля находятся под покровительством Высокой женщины с золотым серпом", которая, "если застанет детей, портящих рожь, то отрежет серпом им головы". А если застанет праздно резвящегося во ржи легкомысленного мужика? Закономерный вопрос. И ответ вам известен. Цыган Высокая женщина убивает серпом сразу, как только цыгане останавливаются в засеянном поле. Без разговоров. Высокую женщину часто называли Белокурой Маргаритой. Она ответственна ещё за утилизацию прокажённых, сумасшедших и "чудаков". Белокурой Марго работы было невпроворот.

С немецкими полями понятно. Что в лесах? Там тоже очень по-немецки строго, красиво, поучительно и немного сентиментально.

Выжившие и выросшие, несмотря на хватание их люлек, сны каких-то невест и Белокурую Маргариту, парни при праздном (это всегда очень подчёркивается) шатании по лесу попадают сразу к трём барышням. Не работаешь? Бродишь с мечтательной рожей по лужайкам? Вот тебе!
Во-первых, Дикая женщина есть в лесу. Приметы: чёрные волосы и огненные глаза ( по этим приметам многие опознают многих). Дикая женщина ходит по лесу и ищет целенаправленно тунеядцев, неработающих немецких юношей. Найдя такого дегенерата, Дикая женщина начинает задавать ему вопросы. Я не знаю какие. Аусвайс? Ви хайс ду? Короче, комм цу мир, бубби. После получения блеющих ответов, Дикая женщина нападает на бездельника и примета с люлькой вновь срабатывает! Зацелованного насмерть притаскивают в деревню и хоронят отдельно, на кладбище для бездельников, бродяг, цыган.

Во-вторых, в лесу тунеядцев поджидает Анна с Зубами. Это великанша с двумя зубами. Она не очень романтичная - жрёт сразу уклониста от трудовой повинности.

В-третьих, есть в немецких лесах Мария-на-пеньке. Она поит свой пенёк кровью. При этом очень красиво поёт. Кровь Маша забирает у молодых людей, которые решили уснуть в лесу днём, в разгар трудового подвига.

Людоеды есть в лесу. Самый главный людоед - это славянский король Ладислав или Ярро, или Владислав. Он живёт в деревянном дворце и ворует немецких детей для поедания. Не съеденных немецких детей славянский людоед запрягает в свою колесницы из огня и катается по болоту, окружающему замок. Немцы скрупулёзно подсчитали, что таких несожранных детей в упряжке необходимо 40 душ. При сорока немецких детях в качестве движетеля колесница свободно ездит по болотам, не вязнет, очень удобно. Иногда король славян умирает. И тогда его кожу немцы должны натянуть на барабаны, чтобы при следующем воскрешении короля отпугивать его ударами в спецсредства.

Финальная сказка в книжке посвящена территориальному вопросу. "Германия со временм станет так мала, что станет похожа на тень от грушевого дерева. И вот тогда надо будет идти в Прагу завоёвывать её, чтобы вывезти оттуда Правду"

Вторая часть разбора Алых Парусов

Второй основной участник всей этой вакханалии романтики и свежих чувств - некто Артур Грей.

Наблюдение за детскими годами тёзки британского премьера заставит насторожиться любого пытливого исследователя. Даже такого бесстрашного, как я.

Посудите сами.

1. Маленький Грей живёт в замке, который по торжественным дням освещался пылающими во мраке (так у автора) чашами на столбах в виде лилий. Понимающие о чём я должны немедленно очертить себя добротворным восьмиугольником.

2. Автор характеризует первые шаги А.Грея так: "Эта живость, эта совершенная извращённость мальчика начал складываться на восьмом году жизни". Неплохо.

3. Маленький Грей совершает поступок, который, в принципе, выдаёт с головой его жизненные устремления и моральные ориентиры. Следите за руками, что называется.
"...приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображающую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, т.е. полностью замазал их голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил картину более сносной. Увлечённый своеобразным занятием, он начал уже замазывать и ноги распятого, но был застигнут отцом..." Застигнутый отцом Артур Грей отвечает на отцовские претензии (картина знаменитого художника и пр.): "Мне всё равно...Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и тела кровь. Я этого не хочу."

Хочу смыслово подчеркнуть - краска украдена, мальчику всё равно какой краской закрашивать Христа, главное - не видеть нарисованное насилие, замазать его любым способом, через вандализм, воровство и пр. Подлинная причина страданий распятого не интересует нашего мальчика. Он не сочувствует даже самому распятому Христу. Для собственной радости Артур готов применять любые средства. Это качество ему очень пригодится.

4. Из десяти страниц текста, повествующего о детстве главного героя, три полностью отведены описанию винного погреба и прелести алкоголизма.

5. Мама героя "прощала ему всё". Что всё?! "Пребывание на кухне, отвращение к урокам и многочисленные причуды" в винном погребе. Папа героя иногда забывал сколько сыну лет.
А сын чувствовал себя прекрасно среди раболепной прислуги, которой он покровительствовал.

6. Интеллигентная аристократическая семья Грея обладала какими-то странностями - например, от мальчика запирали библиотеку, но зато двери винного погреба и мясохранилища были открыты настежь для Артура. Мне трудно подобрать название подобному методу воспитания.

Поразительная разница подходов

Я вот сейчас читаю характеристики русским генералам. Первый набор характеристик выдавал своим коллегам фельдмаршал Миних в 1737 году. Второй набор характеристик своим коллегам давал генерал-майор Киселёв в 1824 году.
Поразительная разница подходов. Желающие могут посмотреть в электронном виде “Русскую старину” за 1890 год, вып.1-3.

Основная разница в том, что Миних оценивает своих коллег по уроню грамотности и верности, а Киселёв оценивает личности своих боевых друзей. Понятно, что у Киселёва, будущего графа и первого министра государственных имуществ, все генералы вокруг него – сплошные олухи, негодяи, алкаши, аферисты, тупицы и полноценные монета. Сам-то Киселёв был человеком , прошёл всю войну 1812 года, при Бородино в кирасирских атаках рубился, наград – на тачке не увезёшь. И алкаши, аферисты, тупицы, олухи и полноценные монета, мешающие Киселёву жить – тоже все настоящие герои, прошедшие с Суворовым и Кутузовым, Милорадовичем и Барклаем всё, что можно пройти. Но с войны уже 12 лет минуло, гарнизонные будни на Украине, Париж и Шампань задёрнуты дымкой. мне знакома атмосфера гарнизонов и штабов военных округов, когда герои работают теперь по линии снабжения и карьеры.

Вот, например, что Киселёв пишет о неком Засядко (Засядько), генерал-майоре: “Калиостро – Сведенборг и другие шарлатаны проложили дорогу сему артиллерийскому выдумщику. Коротко знакомиться он не должен. Узнаете (его) и беда!”

Если вы посмотрите на так часто рассматриваемую нами в день после получки карту обратной стороны Луны, то, несомненно, сможете полюбоваться на кратер Засядко. Кратер назван в честь “шарлатанского артиллерийского выдумщика” генерала русской императорской армии, сына запорожского казака Александра Дмитриевича Засядко. Человека сконструировавшего ракету, дальность полёта которой составляла 6 км супротив 3 км ракеты Конгрива. Человека, задолго до Жюля Верна, в родном городе которого был начальником вахт-команды, мечтавшего о полёте на Луну в украинской ночи. Рассчитавшего количество необходимого пороха для полёта на Луну. Смастерившего первую систему залпового ракетного огня. И взявшего в 1828 году с помощью своих ракет турецкие крепости Браилов и Варну.

А Киселёв был выдающимся администратором и честным человеком, не выдал своих товарищей, ставших декабристами, установив за ними, однако, тайное наблюдение. Ещё в 1816 году в письме к императору предложил поэтапный план освобождения крепостных крестьян. Позже Киселёв проведёт реформу государственных крестьян. Станет давить на помещиков. Войдёт в русскую историю как один из самых деятельных государственников-либералов. С Пушкиным дружил. Убил на дуэли другого генерала. Не скучал, иными словами.

Такие вот люди тогда при штабах служили, в глухомани. Все, без исключения, профессиональные убийцы, резавшие врагов самолично, душители, вешатели, шулера, герои, экономящие на солдатском довольствии. Мечтавшие, ты посмотри, о полётах на Луну посредством порохового сгорания в клёпанных медью и просмолёных по швам капсулах

несмываемые маркеры

Есть несмываемые маркеры для людей, желающих встать в каком-то непонятном забытье на интеллектуальные цыпочки. Я и сам порой этим грешу. Однако многие на этих интеллектуальных цыпочках не просто стоят минуту-другую, а пытаются отмахать марафон по пересечённой моим скептицизмом местности.

Поясню на примере. Маркером, в данном случае, служит фраза Шекспира, известная всем. Одно время она красовалась в каждом народном театре, свешиваясь с малиновых железнодорожных полотен:

“Весь мир театр. В нём женщины, мужчины – все актёры…” Масса приличных людей воспринимают эту фразу совершенно логично и нормально: ври, кривляйся, театр-жизнь всё спишет! Чего стеснятся, кому верить – вон, гляди, весь мир – балаган!
Логично? Логично! Правдиво? Правдиво!

Однако сам Шекспир, строго говоря, писал совсем-совсем о другом. И театр жизни ему представлялся не актёрствованием и семантической суетой. А торжественной сменой и экзистенциальной чередой “дель арте”.

Весь мир — театр.
В нем женщины, мужчины — все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той. Сперва младенец,
Ревущий громко на руках у мамки…
Потом плаксивый школьник с книжкой сумкой,
С лицом румяным, нехотя, улиткой
Ползущий в школу. А затем любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь брови милой. А затем солдат,
Чья речь всегда проклятьями полна,
Обросший бородой, как леопард,
Ревнивый к чести, забияка в ссоре,
Готовый славу бренную искать
Хоть в пушечном жерле. Затем судья
С брюшком округлым, где каплун запрятан,
Со строгим взором, стриженой бородкой,
Шаблонных правил и сентенций кладезь,—
Так он играет роль. Шестой же возраст —
Уж это будет тощий Панталоне,
В очках, в туфлях, у пояса — кошель,
В штанах, что с юности берег, широких
Для ног иссохших; мужественный голос
Сменяется опять дискантом детским:
Пищит, как флейта… А последний акт,
Конец всей этой странной, сложной пьесы —
Второе детство, полузабытье:
Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего.

Разницу можно почувствовать.

Ну что , коллеги ворчливые нумизматы и бонисты ... Опубликованных тут знаний и сакральных истин, многим может хватить на всю оставшуюся жизнь, быть "душой" любой компании! Не утомил ли Вас, сей бурный поток!? На всякий случай сообщаю Вам, что Вас ждут здесь http://shemyakin.tk/ и будут Вам рады!

Мне это очень близко...

Я часто не хочу, чтобы вокруг меня были добрые и хорошие люди. Я часто хочу, чтобы вокруг меня были люди с топорами, которые пойдут и решат мои проблемы. Вхожу я в зал. Взгляд мой печален и блуждающ. Я бледен. Вхожу, сразу горн. Люди с топорами встают в единении. Молчаливы, но обожают. Подходит старший от них. Смотрит вопросительно и твёрдо. Слабым голосом ответствую на немой вопрос: "Тоскливо что-то...Нет каскада в душе. Столько вокруг... И те и эти. И кругом...Ещё ведь и непонимание встречаю. Вот, к слову сказать, адреса. Тут список, значит, понял? Ну чтоб удобнее что ли. Как? Понимаешь ли?" Гул. Старший оборачивается к собравшимся. Молча, в едином порыве, всё встают и к дверям. В спину крикнешь: "Верю! Друзья! Верю!" Потом опрометью кидаешься в сокровищницу и с рёвом "Мое!" падаешь на злато. Воскресное утро!
Нет такой проблемы в моей жизни, которую не может решить толпа людей с топорами. Я специально задумался вчера. Может, есть такая проблема? Может, я чего-то не понимаю и такая проблема всё же есть в моей жизни? И решительно рубанул ладонью по столу. Нет! Такой проблемы не существует. У Цезаря не существовало, почему у меня иначе должно быть? Все эти тонкости, нежности, дуновения - всё решается штурмом на рассвете и резнёй в цитадели. Сидишь на лошади и видишь ритмичную поступь "черепахи", уходящей в дымящийся пролом. И думаешь: "Что, Света? Не ждала?" И дождик тёплый по кастрюле у тебя на башке - тук-тук-тук.
Вот у меня иногда, зевая, спрашивают: "Джон, отчего ты так?! Мы же друзья!"
Друзья! друзья - это те, кому можно позвонить в три ночи сказать, что через два часа на сороковом километре и, на всякий случай, канистру бензина, две! две канистры! и побольше, как можно больше веревок!
А потом лечь спать, свернувшись уютным калачиком. Улыбаясь сладко и зная, что девочка Лиза семи лет, друг твой по армии, например, она уже ломится с рыком через кусты к лесополосе. Потому как дружба - закон! Святое чувство! Вот так думаешь, зарывшись лицом в подушку, пока на сороковом километре бородатые друзья во главе с Лизой тараном высаживают ворота, а на них смола кипящая. Проснулся, а тебе рапорт. Вскрываешь конверт, а там на обгорелом красным и коряво: "Случайно захватили город Сыевск. Увлеклись погоней. Прости! Прости! С именем твоим идём!" И подписи. Растрогаешься, конверт разгладишь. Ласково скажешь "дураки какие... надо проведать что ли на днях".
Вот так я понимаю это слово. Сам никуда, конечно, не поеду. Так я понимаю это слово тоже. Цезарь не поехал бы и я не поеду. А так как я Цезаря уже пережил по годам, то и впредь.

Надо Джону замутить какое-нибудь маааааленькое тоталитарное государство. Маленькое такое, можно даже сказать, что крошечное, но чтобы было его и обязательно тоталитарное. Заведет себе небольшую такую армию людей с топорами, будут по ночам рыскать воронки. Издаст толстенную книгу и назовет её "Джон-Намэ" или "Шемякинская правда". И будут ее читать жители и проводить научно-практические конференции, с разбором тезисов вождя. Короче, весело там будет.